Для нас песочный грушевый пирог и чай. Я звонко болтаю ложкой, улыбаюсь. Графитовые дорожки разбегаются по чистому листу — я рисую план, что-то объясняю. Блуждающий отстранённый взгляд удачно спрятан чёлкой, кривосклеенные шутки приходятся к месту. Я редко смеюсь, многие меня знают как личность “осторожней с ней, ей сейчас нелегко”. Интересно, если бы они меньше говорили о том, как я рыдаю и жгу свои картины, пепел этой личины был бы менее крепко приплавлен к моему лицу? Я ещё не знаю — а что я под ней? Черничники в моей душе стали ненасытными ранами моего тела. Но всё же, хотелось бы верить, будто что-то большее, чем эти язвы. За окном солнечный и ветреный июль в угольном дымке барбекю; мой взгляд залипает в этих декорациях, и, когда подрагивающие в улыбке губы касаются края чашки, я ныряю в себя.
Как лунатик, почти на ощупь, иду к тенистой поляне поодаль от посёлка. Он заброшен, и, уж конечно, там мне точно ничего не найти. Но ноги помнят тропку — как до этого тысячу раз во сне, я огибаю по правой стороне прудик, теперь обмельчавший, но всё же сияющий кубышками и купальницами. И вот они: посеревший забор, заросший вьюном, старая калитка с отполированным руками и ветром деревянным запором. Вход почти недоступен из-за гущи люпинов и лютиков. Полуденное солнце пробивается сквозь ветви, расцвечивая красочными отсветами листья и цветы, заставляя поверить. Запущенный сад, живые букеты полевых гвоздИк и космей, голубое небо, жара и сладкая берёзовая тень — я дома. Всё почти как прежде. Теплом и уходом я сохраню этот музей моего детства, моих чаяний, веселья, этот уголок Утомлённых Загорелых Ножек.
Кто это — ты или я? Я узнаЮ это платье в мелкий цветок, белое тело, убаюканное языческими молитвами. Муравьи шепчутся в твоих волосах. От тебя до меня грибы прокладывают ведьмины тропы через поля, засеянные нашими прощальными словами. Блестят лужицы на дне оврага, сотни бабочек целуют воду у кромки старицы, гвоздИки прорастают сквозь липкий прах моей одежды, обвивая ледяные Икры. Я дотрагиваюсь до твоих влажных спокойных век и, даже, рада — ты больше не боишься Палочника. Не жалею себя, только горчит оборванное воспоминание: закат, прощание, ты берёшь меня за руку и сбивчиво объясняешь, что я на самом деле… что мы…
Милая сестра, я умерла. Мой затравленный взгляд поверх травы будет отпугивать путников, они примут меня за призрак, алкающий мщения.