Лилово-серые и васильковые тучи ступают широкими мягкими подошвами по склонам гор — тускло-льняные на голубом и золотом небесном атласе. Озеро колышется мелкой рябью, затопленные коряги излучают, каждая свою, гармонии волн. Они сливаются в дробящийся убаюкивающий унисон. Над дымчатыми силуэтами леса складывает крылья крачка и росчерком белизны падает почти к кромке воды. По дорожке, окрашенной в лазурный цвет оконцем в облаках, по самой поверхности, приближается морось. Запрыгали в иглистых ветках пеночки, потянуло влажным ароматом от сосновых свежих брёвен. В долине, в лоне, в купели, словно я одна — зароненное ненароком зерно тепла, приглушённо-багряное пульсирующее средоточие созерцания. Природа есть дух, разум, жизнь, душа, также, как и человек. Но человек может созерцать. Я чувствую на слух пресный и воздушный плеск волн. Я слушаю.
Автобус несётся по шоссе, пригреваемому свежеиспечённым утренним солнцем, таким, каким оно бывает только в конце лета, когда в последних числах августа чувствуешь уверенное и обнадёживающее прикосновение его лучей в охватывающей тебя дрожи робкого первоклассника. Покатые высокие окна все открыты небу и болотистому пейзажу с парящими соколами над ним. Небосвод чист, он великолепнейшей огранки, купается в хлопьях света, с шорохом падающих на стекло. В своей душе я пожимаю руку такому утру и тихонько, недоверчиво прижимаюсь к его груди, боясь принять эту каплю родительского тепла. Неуверенно я шагаю за порог в сияние, где меня ждёт вихрь листвы, какой-то шум и события. Веки закрыты, губы улыбаются, контуры на фоне мягких сидений подёргиваются горизонтальной рябью помех — я просвечиваю — виден параллельный бег проводов вдоль дороги. Исчезаю медленно, словно гаснущая голограмма, вступая в блеск граней мира, в котором надо жить.
Я брошенное дитя города, найденное в строительном мусоре. Мне всегда не было места в благоденствующих каменных ульях. В какой-то момент я стал замечать, как змеями вьются железнодорожные пути и, кренясь на поворотах, свиваются в нити ДНК. Много лет прошло, исполнились почти все линии судьбы на ладони, сложились почти все морщины. И вот я снова, будто в первый раз, оказываюсь на нулевом меридиане моих поисков. Говорят, напиток жизни пьют вместе с горечью, до дна, только тогда можно рассчитывать на десерт.
В ушах у меня гудит — нарастает давление тишины. Ровный оранжевый, и по-осеннему умиротворяющий, свет наполняет до краёв пространства вырубок, сверху плещется рябящий блик. На заводи, в осадке из сумерек, скользят лебеди. Горы зачехлились туманом.
Я до сих пор задаю себе вопросы, это полезно. Конечно, я принимаю всё как есть и живу не только ради “десерта”. Но не знаю — покорство это или любовь?