Там, где влажным серым шифером горбатятся крыши домов, живут две синегрудые птички — вьют маленькое гнёздышко на заброшенном чердаке, где только пыль и ворох старых листьев. По утрам ветер играет на камышах как на скрипочке, беззвучно катится роса по ивовым ветвям. И падает в реку. Тихий лепет волн баюкает птичек вечером. Пение паутинных струн будит утром. Солнышко всегда подсвечивает изумрудом мхи на досках крыльца, и птичкам радостно на душе от тепла. Дождик не пугает их — лишь бы нашлось шершавое зёрнышко прозапас. Птички не улетают на юг — они любят свой дом. Они берегут его и своё счастье на двоих. Им нравится их скромное обиталище. И они есть, пока есть друг у друга.
Когда каждый день приходится искать причину жить, становится трудно вдохнуть даже прозрачное дыхание ветра. Оно затекает горькой смолой. Я выхожу на склон холма, отдаваясь миру. В ярком солнечном дне пейзаж разбивается на светотень. Свет — прошивает моё тело. Тень наглухо пришита к земле. Надрываясь, приподнимаюсь на сантиметр над землёй. Невозможно. Вырывается болезненный крик. Мир осени, как витражное стекло, бьётся вдребезги. Осколки падают в невесомую воду, ловят солнце. Я искупаюсь в этой реке, вгоню стеклянную пыль через поры под кожу.
Когда человек болен, кажется, ему вкалывают глюкозу прямо в кровь… Кажется, это называется…
Неподвластные тяге земной, ясени и тополя вытянулись ввысь — прополоскать листву в мокрой хмурой синеве. Теперь их кроны пахнут октябрьской грустью-радостью, а стволы — дымом растапливаемого угля. Крепко сбитые стены домика иссечены ливнями. В окне виднеется старый самовар и груды свежих огурцов. Дома клубится пар, пахнущий душистым перцем и укропом. А за окном золото парадоксально покрывается ржавчиной, а ягоды рябины во влажном воздухе исходят на свет, огонь и сок. В тишине мы пьём горячий чай.
Как будет местоимение “я” в будущем времени?