“Августом повеяло!” — я потянулась, зевнула и взъерошила свои очень короткие волосы. Перед очередным тренировочным полётом я посчитала хорошей приметой обрезать свои длиннющие косы. Недавно мы обнаружили старый учебный аэродром, и теперь я сидела на стыке взлётной полосы и пересохшего в эту последнюю жару болота. Тёплый ветер треплет аир в застывшей паутины ила и рдеста. Сквозь эту всю гущу к крапивным зарослям за багажным складом крадётся по своим делам белая кошка. Я смотрю на петли и спирали, которые ты выписываешь под облаками. Немного страшно: ветер сильный, и, возможно, будет гроза, хоть и солнце так ярко светит. Тут я вскакиваю — ты неровно вышел из бочки и самолёт на фоне мрачных туч зарыскал и стал метаться. Его швыряло как палый лист. С минуту я не дышала. Но ты смог, выровнял. “Уф! Пожалуй, сработала примета…”
Дождь, дождь, дождь… Колоссальная волна встаёт над городом, Латану расправляет хвост и крылья, с рокотом выдыхает пар.
Вода держится вровень с восьмым этажом уже неделю. Говорят, в округе утонули все голуби. Люди молятся. Идёт ливень, и я, как безумная, не спасаюсь в укрытиях, а смотрю на него и смотрю, потом выхожу на крышу и обращаю лицо к свинцовой тверди. И я глотаю эти капли-кристаллы. Зубастая пасть Латану ухмыляется мне из туч, ветер играет с его алым кожистым гребнем. На горизонте прыгает по волнам невыносимо хрупкий и крошечный ковчег. Бедненький. “Потоп уничтожит нас!” — говорят они. И я им верю, и сама вроде понимаю, но всё глотаю капли-кристаллы, глотаю беду — будто жду радугу.
Дождь, дождь, дождь…
Нас было приказано эвакуировать, что удивительно — обратить внимание на дюжину упорствующих. Каждый прощался с городом как умел, я пошла в заброшенный парк аттракционов, сейчас задушенный почти двухметровой сухой травой. Тротуарные плитки и трухлявая розовая ограда утопают в зарослях, жёлтые кабинки мини-копии колеса обозрения расписаны граффити. Я села на ступеньки и ржавых американских горок. Быть здесь сейчас доставляло мне и наслаждение и боль. Я помню это место ещё живым, но последний билет был продан 18 лет назад — тогда нас включили в зону отчуждения. В течение двух недель город вымер, уехало 3/4 населения. Но не я. Было почти не страшно, а сейчас мне становится жутко, когда я пытаюсь представить, что останется от колыбели моей юности… Я не сразу заметила подрагивающий раскалённый воздух над асфальтом и струйки песка, текущие в в е р х. Пора убираться, она идёт.