Не счесть ржавых молний и дыр на небе, и за облаками ветры аукаются. Вот она я — отяжелевшие влагой пряди опутали пальцы, седой росистый венок на челе, зелёные глаза заволокло пепельной тенью, катятся капли по ледяной полной груди. Одетая ряской. Я оставила за спиной — не прислушиваясь — бормотание упокойных молитв у потемневших крестов и увядших бумажных цветов. Я по-своему счастлива в исполнении таинства пресуществления тишины из плоти моей, души и синих дождей. Я беседую со странными ангелами, они кормятся болотной водой, своими невесомыми руками из дымчатого стекла они гладят меня по щеке, утешают и приносят вести, от которых светлее на душе. И моё тело (легче лёгкого) воспаряет над тиною, и я тихонько кружусь, вся во власти грустной радости и завораживающих горько-сладких воспоминаний.
Ещё одно раннее утро не в постели, а в точке “между” — “на пути к ***, но ещё далеко”. 5:20, в кафе не зажгли ламп, на восточных окнах опущены жалюзи, и медовый рассвет полосато струится из горизонтальных створок на пол и столики. Западные окна, не извлекая света, транслируют картины соломенно-золотых лугов изжелтевшей травы и высушенной земли. Полутемно и тихо (шуршат потолочные вентиляторы). Нас трое: хозяин, сонный посетитель в углу (тоже странник?) и я. Беру у барной стойки кофе в белой толстостенной фарфоровой чашке, молча кивая благодарю и сажусь за столик у окна. Щемящее чувство беспокойства тает, здесь даже уютно, и, наконец, я могу расслабиться. Оттягиваю створку и вижу нечто умиротворяющее: изгиб безлюдного шоссе невдалеке, бесконечные равнины и от обочины до горизонта ворох барвинковых облачков. На сухой песчаной почве сине-зелёные жёсткие стебли цикория порождают цветы. Солнечный блик на стекле. Ну что ж, в путь.
Дети Восточного леса, возьмёмся за руки. Обступите меня, не бойтесь, коснитесь. Я буду вашей защитницей, Малахитовой Маской. Я поднесу осколки к лицу — и растворю их дыханием, ладонями сожму ржавый металл — он станет соснами. По иголочке за винтик. Я вырвалась из полиэтиленового плена живой — в когтях зола, в груди расцветает папоротник. Моя аквила — ивовая ветвь. Наше время ещё придёт. Отступим, друзья, в глушь и дром. Какой будет наша битва? Мы станем загадкой, легендой и неспящим взглядом, пронизающим ночь. Сладки посулы мести, тяжек путь созидания. Но нас возвысит не кровь, а милосердие. Бежим жестокости — удела человека! Мы дождёмся времени, когда их искорёженные машины и их хребты порастут малахитом, и тогда Мать обнимет своих последних детей, горюя о юных и глупых.