Его видели ночью рядом с повесившейся мельничихой и на околицах, где резвились дети – с одинаковым невесть что выражающим взглядом круглых немигающих глазах. Оно смотрело на них издали, и кровавая пена капала изо рта. С равным интересом оно наблюдало петушиные бои на ярмарках и игрища на Ивана Купала. Не одна прихожанка в экстазе молитвы, нечаянно глянув в окно, замечала снаружи чудовище. Светлый просторный купол полнился золотистыми пылинками и тихим бормотанием, а оно вглядывалось в склонённые фигуры. К худу – увидеть его на сжатых полях, у болот и лодочных сараев. Крестьяне в суеверном невежестве почитали чудовище местным божком, потому как никто не видывал, чтоб нападало оно, но, порой, при стечении обстоятельств, а правильней думать, из-за греховных деяний, приходили напасти в деревню. Стало быть, мало страха выказывали.
Но дело было не в этом. Чудовище бродило из деревни в деревню, от хутора к хутору, чтобы наполняться. Мелькали луны, сосны, верстовые столбы как кресты и пустые тропинки. Подчиняясь заклятью, чудовище вырывало себе язык, и как прометеева печень тот со временем отрастал снова. Чтобы быть вырванным опять. Чудовище впитывало жизнь, наполнялось ею, она заливалась в его глаза, текла к его осиротевшему рту, чтобы отныне излиться кровью. И тогда оно писало сказки на стенах своей берлоги, концентрированные и сыпучие, как стеклянная крошка, писало их этими чернилами.

giphu