Нет власти над тем, что забыто, нет власти над тем, что не снится, нет власти над тем, что хоронишь в яме на заднем дворе. Прошу вас, если решили, то отказывайтесь смело и до конца, не мучьте. После отречения не спрашивайте, где имярек – тело спит в разбухших стенах на дне (и я и некоторые прохожие могли видеть как над беднягой встаёт волна с рухнувшей плотины). Тонны презрения, тоски и горечи накрывают пространство вдруг, прохожие морщатся и отворачиваются, я смотрю, как обречённый захлёбывается. На спинке волны, серебряно-синей, остаются рудименты – ножки, ручки, моргающие глазки, уши, которые уже не будут слушать утешений. Они хрупки как мыльная пена. А на дне в размокших тканях, в размякших рёбрах, останется лежать, глухо постукивая, сердце – младенчик, жмущийся к останкам, пахнущим солью и йодом. Вот это он забыт, он зарыт. Это над ним не будет власти. Умрёт ли он? Выживет? Чем станет? Почти алхимия. Люди брезгуют смотреть на чужую трагедию; опускают глаза, будто ты уже заспиртованный уродец. Может такое случиться, что живучая сирота перегрызёт им глотки. Тогда лучше спрячьте свои лица.

giphu