От долгого голода слова разбухают внутри и проступают сукровицей на язвах. Достаточно задеть воспалённую кожу, чтоб они брызнули. Ростки точно иголки проклёвываются под ногтями, покалывание поднимается вверх по спине. Кома. Когда оборачиваешься вслед – а там никого. Когда спускаешься в темноте и пропускаешь ступеньку. Когда запахи намокшей мартовским снегом рукавицы, надломленной ветки и квадратиков акварели ртутными каплями скатываются в уголок сердца. И жгут. Когда тянешь руку, чтобы коснуться, а она вдруг оказывается в чём-то тёмном и липком. Слёзы сжимают горло. Это такое чувство на слабых трясущихся ножках. Его укрывает серая метель, а оно пишет на серых тетрадных листах, но бумага размокает быстрей. Впитывается в снег. А тело ходит, ест, отвечает на вопросы в то время, когда зреют стебли, которые я посадила в мутных внутренних водах. Посмотрите в глаза, вы увидите только их. Затем – череда жатвы, лотереи. Оболочки надуваются, так, что, ударь – и распустятся цветы. Из зрачков сыплются семена. Из вен скручиваются живучие лианы, поцелованные вдохновением и предчувствием. Они ищут пищу и уже сами по себе. Высыхает жнивьё зелёной горечью после родоразрешения. Подёргивается рябью горизонт, и небо с землёй размыкаются как веки. Счастливчики помнят вкус лезвия, они ползут на свет, дрожа от холода, прочь из материнских пальцев.

giphu