Нет власти над тем, что забыто, нет власти над тем, что не снится, нет власти над тем, что хоронишь в яме на заднем дворе. Прошу вас, если решили, то отказывайтесь смело и до конца, не мучьте. После отречения не спрашивайте, где имярек – тело спит в разбухших стенах на дне (и я и некоторые прохожие могли видеть как над беднягой встаёт волна с рухнувшей плотины). Тонны презрения, тоски и горечи накрывают пространство вдруг, прохожие морщатся и отворачиваются, я смотрю, как обречённый захлёбывается. На спинке волны, серебряно-синей, остаются рудименты – ножки, ручки, моргающие глазки, уши, которые уже не будут слушать утешений. Они хрупки как мыльная пена. А на дне в размокших тканях, в размякших рёбрах, останется лежать, глухо постукивая, сердце – младенчик, жмущийся к останкам, пахнущим солью и йодом. Вот это он забыт, он зарыт. Это над ним не будет власти. Умрёт ли он? Выживет? Чем станет? Почти алхимия. Люди брезгуют смотреть на чужую трагедию; опускают глаза, будто ты уже заспиртованный уродец. Может такое случиться, что живучая сирота перегрызёт им глотки. Тогда лучше спрячьте свои лица.
Разверзаются, открывая бездну, небеса; куда-то в неизвестность со скрипом бегут трещины, разламывая мироздание. Красные Шапочки вспарывают брюхо своего волка, хищные русалки вгрызаются в глотки утопленников. И ты возвысь свой голос, дай волю гневу – выпусти его из чахнущего чрева. Ты слизняк, переросший свою раковину; теперь приложи к ней ухо – послушай эхо гулкой боли. Взгляни на своё, ранее такое послушное, склизкое тело и выпростай склеенные крылья. Эволюционируй! Используй ярость, если не как оружие, то хотя бы как костыль. Ярость – кипучая первобытная энергия выживания – повернёт тебя по ветру и даст силы на первые шаги. Только на первые, помни! Ты просто берёшь руками своё сердце (этот ключ к судьбе) и сжимаешь его вместо Матери Природы, запуская механизм своеобразной мести. Вот тогда и рушится мир – престарелые предсказатели гибнут, законы стираются с вечных гранитных плит, люди разводят руками. Расступитесь все!
Бессонница, наркотический бред и боль выплавили ей кости из стекла. Прекрасный выродок. Когда она ломала их, они торчали из ран – розовые и лаковые как сколы леденца. Она ходила в церковь, в брошенный ковчег, по пыльному полу бегали жирные крысы, розы витражных окон пылали. Она заходила в темноту исповедальни и всё вновь и вновь повторяла “прости”, “зачем?”. Прости… Зачем?… Ей не отвечали, лицо очерчивали малиновые ромбики бликов – никого не было напротив. Зачем?… Прости… Что если она повторит это ещё тысячу раз? Что-то изменится? Наука говорит – шанс есть. Но без веры её упование лишь серафимы из папиросной бумаги. Они рвутся, а крысы их жрут. Тут уж никакая наука не поможет. Даже в этом полумраке осквернённого храма есть шанс найти не селадоновую скорлупку, но тёплое голубиное яйцо. Если верить. Даже искалеченное тело можно исправить, пока до сладких косточек не добрались острые зубы. Брось дешёвый пластиковый крестик и вспомни о горячем пурпуре в себе – он всё ещё бьётся.