Всесильная рука Бога поутру достаёт солнечный шар из жерла вулкана, кипящего столетним жаром. Солнце шествует в рыжей раскалённой поволоке, осенний лес расчерчивает горизонт извитыми медными проволоками ветвей. Бусины крушины облиты чем-то алым. Суховеем кружимые щемящие предчувствия разъедают душу щёлоком. Скалящиеся волки прокладывают тропы на восток, под каждым валуном, в каждой скале дремлет царица-змея — сверкает ртутной кожей. Древние ритмы земли, вéдомые лишь шаманам, вторят их сердцебиению. Глубоко в чащобе нарождается молодняк, матери вскармливают его гнилым молоком. Но всё же, даже когда по весне пробьются ручьи, и проснётся змеиное племя, когда сузятся на свету жгучие вертикальные зрачки королевен, не убоюсь я. Это редкая ценность, поистине дар. Я заклинательница ртутно-гибких змей. Взовьётся песней моя тростниковая дудочка, солнце рассыпет по оттаявшей земле веснушки, подарит мне величавый венец. Сердце заходится в танце, в такт змеиным сердцам. Я могу на вдохе поцеловать узкую ядовитую пасть. Может, мы родные сёстры, плоть от плоти? Мой страх и я?
-Люди зовут эти места Пастью Дьявола. – Она взглянула на меня, ожидая реакции, а потом беззаботно перегнулась через подоконник на встречу ветру. Жара облегала нас раскалённой паутиной. – Они даже построили часовенку там, в песках. Но знаешь, что?.. В чреве каждого бархана спят ручьи. Просто Бог им не помогает.
Мы предприняли путешествие к святыне, земля жгла ноги сквозь сандалии. Через десяток километров из-за невысоких дюн показались останцы, парочка сараев, часовня. Здание действительно выглядело уныло, и, почему-то, казалось не чужеродной, а уже усвоенной частью этого мира. Я заметила это вслух.
– Да. Она не всегда была такой. Пустыня прожевала бетон, оставила песок и облизанные потёртые стёкла. Мне кажется, в тишине вода придёт быстрее, чем если бы внутри кто-то молился. Давай здесь переночуем?
Ночью я проснулась от сквозняка. Она сидела в проёме окна и водила пальцем в воздухе рядом со светящимися узорными символами, висящими на мёртвом дереве под окном.
– Что это?
– Языческие сказки этих мест. Тшшш… – она улыбнулась и показала куда-то слева от себя. – Смотри…
Под окном была старая “птичья купаленка”. Больше не пыльная, из носика бил упругий фонтанчик.
Конечно, лейтмотив всегда тот же, лишь обстоятельства меняются. Когда я сбегáю на крышу ранним утром, до пересменки, декорации летнего двора только-только выступают из тумана: всё старое здание, холлы с двускатными крышами, водонапорная башня, густые кроны, за которыми уже не видно ничего. И пусть голова моя обрита, на тело наброшена какая-то тряпица с воротом и прорезями для рук, а мои единственные зрители – полубезумные сёстры, выглядывающие в окна – всё равно, всё равно я танцую.
Адажио. Под мерный стук колёс, в локомотиве моей жизни, прикованному к одним и тем же рельсам. Начинаю узнавать лица, учусь не замечать подмены фона. Аллегро. Стремлюсь прочь, пытаясь отвоевать видимую свободу, прилагая все силы к этому. Престо. Грация и ярость. Фуэте на коньке крыши. Всё повторяется, повторяется… Фуэте. Повторяется! Даже если я сейчас сорвусь вниз, эта жизнь, судьба, рок – вернутся ко мне. И снова – здесь… Пока я не пойму, как отвоевать внутреннюю свободу. Пока не пойму, что её не отвоёвывают, а осмеливаются признать за собой.