Я верую, и потому в вере своей бессмертен. Нам не должно просить большего, чего не выдержат слабые плечи. Человек сделал Звезду, и там, где она упала, стал Дом.
Моё место здесь – сутулые люди толкутся по городу, чья суть общность болезненного сознания. Полное единение, экстатическое зрелище для писателей-фантастов. Мы живём на окраине эха ядерной войны, с нас не слезает обугленная кожа, но сон редко посещает нас. Сгорбленные и голодные, мы кочуем по улицам, живём свой век. Порой ядовитые газы заползают в тёмные сырые подъезды, после глухого стука упавших тел мы заколачиваем вход во двор. Но город не умирает, со временем люди селятся в заброшенных кварталах, уже давно обглоданных болезнью или избитых бомбёжкой, а потому пустых. Нет, конечно, ничто не зацветает в слякоти и стыни, но над головами, в небесах, лучится нимб северного сияния. Он дарит крепкую надежду суеверным сердцам и благословляет всполохами неоново-зелёного огня за каждый стук метронома в груди. Пока мы верны букве закона этого мира, всё будет так. Наше счастье, то, что дарует нам святость, оно наверху.
Аминь.
Скучные сумерки вновь не обещают ничего нового. Князья и герцогини остаются такими же сонными и замороженными статуями, устало и безучастно глядящими в окно. Люди из снега, конечно, их навещают непрестанно, но даже и у них нет и проблеска надежды, что эти бедняги хотя бы оживут, правителями им точно не быть. Люди из снега обметают порошу с воротников и раскидывают сугробы в помещениях, но появляются алмазные метели и опять закутывают лордов в прах забвения. Но таков уж порядок вещей. Всё должно идти своим чередом. Ближе к концу полярного лета они могли проснуться, но это было давно. Когда-то искорка ещё могла пробраться за пазуху и не зачахнуть. Но… Шли годы, лордам было всё тяжелее пробудить сердца от мороза, и, однажды, в последний летний вечер они просто не шелохнулись под прощальным взглядом бледного солнца. С тех пор всё так. Бриллианты в ожерельях потускнели. Стёкла в окнах украсились астрами из трещин и сколов, и решено было рамы освободить – “чтобы впустить больше свежего воздуха пациентам”.
Врач-технолог, опрятный, и не по моде упитанный мужчина, скормил последние алые кусочки крысам в аквариуме и тщательно вымыл руки. Потом он начал медленно заполнять журнал, но остановился, устало вздохнул и поднял глаза.
– Что такое? Вы свободны. Процедура окончена. – Он размял пухлые кисти рук; редко кто при современном многообразии выбора предпочитал полное тело и больший объём желудка вместо атлетической красоты. Он гурман. Крысы мокрыми лапками скрипели по стеклу и лизали его. Мужчина выровнял стопку бумаг и снова посмотрел на меня.
– Но… я всё ещё чувствую, кхм, душу…
– Это невозможно, – не торопясь прервал он, повторяя, наверное, в сотый раз уже сотому клиенту одну и ту же фразу. – Мы удалили из вас последний нативный орган. Вы испытываете побочные явления от операции. Фантомные боли. Просто переждите период перенастройки лимфоснабжения.
Я ощупала персиковую кожу на плече, ладонях, а в глазах стояла дрожавшая пелена, мешавшая разглядеть кабинет. Пожалуй, да, доктор прав, нервным окончаниям всего-навсего нужно время, чтобы врасти в новый поливиниловый кусок тела.
– Всё… идите, – махнул он рукой.
Я покорно потупилась и вышла.