– Только не надо твоих инфернальных видений!
– А я всё равно расскажу. Чтобы ты помнила. Вот, что бывает, когда в тебя перестают верить. На одном из приполярных островов распята она – когда-то была феей, но рассыпались рукава из незабудок, обнажив худые кисти и потемневшие кончики пальцев Властительницы Ада. Там настолько холодно, что и время замёрзло, а она так и застыла между жизнью и смертью – ломкое тело, мертвенно-бледные щёки и лоб, лиловеющие локти, ключицы, скулы – распята на православном капище. И как распята? Они посмеялись над ней! Запястья, бёдра и череп пронзили копья. “Ты говорила, что в тебе музыка? Теперь это воистину так – острые органные трубы растут из твоего живота.”
– Ты не договариваешь. Рубиновые кристаллы крови окропили её, а не тёплые солнечные лучи, но она всё равно победила, музыка осталась жива. Уходит всё – надежда, вера, но, когда умирает тело, и ты не что иное, как сломанная кукла, брошенная на мороз, остаётся то, за что ты боролся. И оно будет таким, каким ты его создал. Она искала музыки и гармонии? Теперь ветер всегда будет петь об этом!
Горы замороженного металлолома тускло поблёскивают, ветер затихает, осторожно стряхивая с задумчивых горгулий сухой снег. На вершине пирамиды из мусора сидит ворон.
Иногда я так растеряна. Зачем я здесь? Такой удивительный час – все предметы отращивают лёгкие сиреневые тени, а в небе в ожидании рассвета растворяется бирюза в молоке – я встречаю на свалке, спиной к сломанным шкафам, в окружении заплесневелых коробок с хламом. Старая кухонная плита, панама, воздушные змеи, хлебные ножи, мотки ниток и отсыревшие и выцветшие картонные паззлы. Сметаю с земли порошу и развожу аккуратный костерок из пригодных материалов. В одном из ящичков нахожу тёмно-фиолетовый боб, о, как затрепетала горсть листьев в горле, и заворочалась сонная память. Раскапываю ямку в согретой почве, кладу его и дышу теплом прежде, чем засыпать.
Сколько я уже здесь? Подняв голову, я вижу всё то же бирюзовое небо, воронов и голы ветви деревьев – они чуть золотятся, как и мелкие редкие снежинки. Я ещё не совсем поняла, что мне здесь искать, зато рядышком показались упругие, жизнерадостные ростки. Как в детстве. Кажется, я всё пойму.
Выдалось свободное утро. Занемевшие ноги просили тропы, а глаза – нового очарования; внутри что-то стучалось, хотело выбраться. На прогулочной террасе было пусто, а за перилами мне привиделся беспокойный океан, в который пандус спускался будто трап. Дымчатые сине-зелёные волны, пена, грубые серые скалы побережья подо мной, узкая полоска белоснежного песка у подножья. Из воды торчат зубастые осколки камней и верхушки затопленных небоскрёбов. Солёный воздух смешивается в бодрящую смесь с пресным и влажным, струящимся с вечнопасмурных небес, которые не кажутся мне просто безответной бездной. Они будто крышка шкатулки – конечны. Защита или клетка – это уж как по настроению. Опустошённый постапокалиптический мир, и я одна, и ветер треплет светлое льняное платьице. Мне кажется, что я фигурка этой шкатулки, её “танцовщица”. И вроде бы вселяет надежду такая исключительность моей судьбы, но всё же… Где тот, кто её откроет? Почему он не глядит на меня? Надежда ещё есть во мне…
Всё было так, да, всё было так на самом деле. Что ты, дитя? Сердечко не больше росинки. Забытая фигурка из шкатулки тоже хочет жить.