Тонкая игла очередного предчувствия пропарывает четырнадцатый час в сутках. Хочется кому-то рассказать о нём, но затёкшие челюсти сводит, вкус стали во рту, да и нет рядом ни души. Жар наполняет голову белым шумом. Выверенно, по шажочку, а не сразу, кристаллизуются мысли – свои и чужие, которые я вижу насквозь. Неслышно они костенеют – по недоразумению или хладнокровно-нарочно? Чья это воля? Может, моя? Старые слова и связи, закономерности, безответные окна домов – стали снежинками, порхающими у лица, растворяющимися от дыхания. Без следа. Свобода разрушенной вселенной, одиночество покинутого дома. Я сама себя разрушу, сама себя оставлю, уйду от себя, выдерну с корнем огрубевшие, мозолистые воспоминания, пёстрые и настырные. Мысленному взору уже не повторить ни одного очертания и не вспомнить ни одного лица. Настоящая стерильность. За спиной гипсовые стены, впереди намело до небес, а внутри – белая заверть. Кружатся вдохи и выдохи, капли и снег, тиканье и дух маттиол, далёких, полузабытых цветов. Теперь так пахнет сон.
Нас с сестрицами выпроводили на улицу, специальными лопатами разгребать снег. Прежде всего, хотелось бы сказать, что не смотря ни на что, мы все разные. Кто-то был грустен, кто-то веселился как ребёнок, кто-то ответственно относился к работе, кто-то был слаб. Я вот замечталась. Нашу усадьбу окружал лес, нам говорили, что он страшный, магический, и за ним ничего и нет кроме самого леса. Лишь иногда храбрые слуги привозили из глуши продукты, медикаменты и одежду. Закрываю глаза, и сквозь холодеющие веки проступают очертания – чаща редеет, одинаковые худые берёзы качаются на ветру, бесконечная степь с побитой изморозью травой, сквозистая листва в обнимку с первыми снежинками танцует на полпути в небеса, обледеневшие паутинки насыщаются золотом, гребни холмов в сиреневой дымке и грунтовая дорога, карабкающаяся в горку… Всё, дальше мои воспоминания спотыкаются. Ах, эта долгая-долгая дорога… Меня растормошила сестра, что лепила рядом снеговика. Ей-Богу, истинное дитя! Утверждает, что надо радоваться – “зима превратила королевство в ванильный пломбир”, и “как хорошо, что у нас есть брусничные шарфики”. Не могла я не засмеяться в ответ!
В избушке на окраине леса живёт темнота, глухая и плотная, как базальтовая плита. Это происходит так. К центру комнатки липнет восковой неяркий свет. На полу корчатся, изгибаются, трясутся потные люди, среди них я. Странный танец? Конвульсии психопатов и наркоманов? Оргия? Другие расступаются передо мной и испаряются. Моя одежда стекает с разгорячённого тела подобно расплавленному пластилину. Я извиваюсь и выгибаюсь, но уже выбилась из сил. Вельветовые шлейфы ладана занимаются любовью с приторным лакричным дурманом опиума. Меня подхватывают, ставят, ведут, а точнее волокут, к выходу, больно сжимая локоть. Ноги заплетаются.
Они вышвыривают меня на мороз, на порог и захлопывают дверь. Я пытаюсь скрыть наготу, съёживаюсь, щурюсь, закусываю губу, скулю. Ужасно холодно, пожалуй, Крещение. Иней под пятками не тает. Пьяный взгляд проясняется и я могу разглядеть нежное розово-голубое небо, ясные снежные холмы и храм, весь в белом. Его льдистые кресты. Я прислоняюсь к стене, сползаю вниз и сжимаюсь. В голове затихает гудение, начинаю чувствовать распухшие гематомы и язвы. Сильно дрожу. Плáчу. На этом пока закончим…