Качается в воздухе кружево. Снег ложится всё тише, тише. едва сомкнувшийся ледок покрылся паутиной трещин. Лебедиными крыльями устланы крыши. В воде отражается белое здание школы, и за пеленой (ей не скрыть!) лазурный крест на ней. Покой в воскресной озёрной школе. Не спеша путешествуют дообеденные минуты – лениво, как сливочная тянучка, плавно как снежинки, порой поворачивая вспять. Развешанные детьми венки из еловых ветвей и листьев падуба украсились синицами, и теперь на калитке, побелённом низком заборе, на дверях и карнизах трепещут жёлтые отблески. Ясный простор отражается в стёклах, за которыми работают ученики; они скоро-скоро румяной толпой разбегутся по двору и, после игры в снежки, отправятся домой на обед, но прежде успеют слепить снеговика и подарить ему венок, шарф и тарелку печенья. Ведь праздник идёт, пусть не торопясь, вслед за тугими минутами. Сколько их не торопят дети – ничего не выходит. Только у взрослых всё какие-то хлопоты, щемит в груди, и летит быстрокрылое время. Но Бог подарил нам особые ловушки для важных секунд.
Игла ловко скользнула под кожу. В голове пульсировал белый свет, резонировал где-то в костях, и с треском отражался от ненавистных кафельных стен. Ещё полчаса – и я вновь растение. Они рыхлят закисшую почву, лечат мои корни. А я стараюсь выпустить молодые побеги, которые привьются к опорам и дадут мне жизнь. Но чтобы спасти моё тело, они рубят их. Мои ветви стремятся прочь от земного склепа, я уже вижу, как они ломают едко-голубые блестящие плитки, оплетают руки санитаров. Они крепнут, грубеют, наливаются внутри молочной нежностью. Клубок побегов заполняет комнату, пахнет чистотой и снегом. По коре ползают мои птицы, прижимая к телу заживающие крылья, склёвывают вишню с лозы. В дуплах вызревают разноцветные кристаллы, к липким листьям приклеены влажные улитки, из трещин сочатся масляные краски, смывая со ствола шприцы, а в кроне вздыхает китовая песня. Я ласкаю своё дерево. И за минуту до забытья я вновь мечтаю о том, что мир, рвущийся из моего нутра, когда-нибудь прорастёт и даст мне новую жизнь. Итак, в очередной раз я прощаюсь. До свидания.
После первого прикосновения всё так привычно: чёрная фата обхватила обнажённое тело, обнажённые нервы. От глухого стука, который временами кажется чужеродным, крупными волнами бежит дрожь. О, эта знакомая болезненная пульсация! Змеистые вены расползаются от головы к конечностям, сгущаются у пупка, как в колодец нагнетая нефритовую поблёскивающую кровь. Я могла бы бритвой отрезать себе веки – это не спасло бы от жаркой черноты. Я уже солёная от пота и опустошена тоской, клетки наполнены ядовитым свечением и пламенем. Шершавый грохот сердца в ушах: слышишь-слышу-слышишь-слышу. Инородные существа – жалящие насекомые – мучают моё тело, а я только и могу, что наблюдать, как они по сияющим траншеям направляются во все заброшенные уголки, чтобы наводнить их болью и скорбью. После пыток приходит тупое онемение, как-будто я воспалённый опухший укус. Молчу. Кожа натянута до предела, затихла угольная тьма, струна в сердце замерла. Уснула моя чёрная любовница, остыли её поцелуи на запястьях. А с рассветом я приведу себя в порядок. Это мой путь.