Отвесные скалы до неба, далёкие прозрачные воды, над которыми никто не поднимет парус – место, в котором не надо притворяться. Там я ложусь на мокрый песок, у волн; там ослепительный, почти металлический, блеск лучей пронзает невесомое тело; там я брожу босая и нахожу мраморные головы, ситары и аммониты, вбитые поступью времени в пыль. Вглядываясь в лики давно забытого, я только напеваю под нос одну мелодию. Когда приходится ждать ещё 37 секунд до светофора, я закрываю лицо руками, и даже сквозь пальцы и веки вижу всепроникающее солнце, тёплое и сладкое как корица. Асфальт на пешеходном переходе нагревается под моими ступнями. Когда в сырых ночных переулках меня догоняет туман, я начинаю напевать ту самую мелодию, чтобы увидеть светящиеся под луной перламутровые волны, качающиеся морские лилии и жемчуг того чудесного места, где в песках перемешаны хребты и флейты, а тишина перевита шуршанием воды и ракушек. Симфония такой тишины, осипших ситар и перестукивания жемчужин поднимается в бездонное небо, когда я, напевая свою мелодию, засыпаю на старом продавленном диване.
На самом деле у отца было два сына. Первый принц утопил мир в крови, завоевал земли, вытравил гербы на всяком взятом в плен воине, погиб от разбойничьего ножа. Его карета в позолоченных вензелях увязла в жиже и гнилых листьях на старом лесном тракте, а зимой из сугробов торчат только горла медных труб. Но никто в соседних странах этого не узнал – победно воздевая меч, белый царственный великан задевает мраморным лбом облака и охраняет дворец; а второй принц, близнец, чахнет за королевским дубовым столом, с утра и до ночи, лишь изредка выглядывая в окно, пыльное и усыпанное дохлыми бражниками. Он теряет своих детей на войне; он клянётся; он раздаёт хлеб бедным; он молится в самом тёмном углу собора; он плохо спит и просыпается посреди ночи, а деревянные чётки прилипают к потной шее и душат его. Он не имеет права на душу, на свой выбор – он набор запасных органов для той другой души, её вторая жизнь и попытка.
Он был тихим ребёнком, любил блуждать в розовом саду и на псарнях. Его отравят придворные, и на крови снова вылупится душа тирана.
Это не моё тело получила война, не его она сломала. Не в нём расцвели багровые цветы там, где вонзились осколки. Я работала в госпитале, вторые сутки кряду без отдыха и сна.Я была уже истощена. Снаружи не прекращался грохот и свист, и в первый миг вспышка была незаметна – так похожа на яркий закат. Нет, не бывает такой войны и смерти – вспышка и сильный толчок воздуха, но никакого грома, страха, боли… Литавры! Дворец горелого мяса в короне огня, и в нём сады крови и песка. И вот я стою среди развалин лазарета и смотрю на тело, не моё тело – стою, дышу и всхлипываю. Только что доказала существование души. Разум, рефлексы, химия, молекулы оказались не при чём. Рядом уничтоженные останки тех, за кем я ухаживала, но душ их я не вижу. Значит, у каждого свой мир. Что нас ждёт? Планета одиночества? Параллельная вселенная? Увижу я погибших друзей? Я их сама создам, как и всё вокруг – заново? Человек станет Богом? Скоро узнаю. Но мир теперь у каждого свой, это я, кажется, доказала. Посмотрим, удастся ли доказать теорию о бессмертности душ.