И спустился на землю Бог, и даровал он людям Время. Они узнали, что такое начало и конец, рождение и смерть, цена и плата; растаял во рту вкус околоплодных вод и материнского молока – Человек повзрослел. Взаимопомощь, борьба, выгода, благородство, сила, хрупкость, успех и боль стали доступны теперь на прилавках. Маленькие кусочки незыблемости и покоя были бесценны, кто-то умудрялся их коллекционировать и систематизировать или возводить в культ. Заключённое в оправу Время стало искусством, а разбитое вдребезги – монетами. Перед улыбающимся Богом жужжал и вертелся целый мир, приведённый одним мановением в движение, которое будет длиться так же долго, как неисчерпаемое вглубь память света – огонька, зажжённого в Господней лампадке. Но не так важен призрачный итог, уготованный нам после бесконечности, как всякий акт этого спектакля. Какая разница, будет ли загробная жизнь, и есть ли параллельная вселенная, если в этом непрекращающемся движении ты никогда не включишь перемотку назад и не подаришь улыбку плачущей девчушке, ведь уже записано однажды в Летописи Света: “Ты прошёл мимо”.
К огда-то Мать была легкомысленна, капризна и недальновидна – она создала опасное существо, как новую куколку. Но когда спектакль грозил рухнуть, пришлось создать существо-оппонента, равного по силе. По Её прихоти всё превратилось в игру удержания равновесия. Враг бился с врагом, но Ей нравилась эта свирепая гармония, противопоставленная затхлому безвременью. Осталось только проявлять смекалку в дизайне и вооружённости исполнителей. Весь мир включился в соревнование. Потешная пьеса и удалась бы, если б не было так опасно сочетание слов “каприз” и “жизнь”. Тогда…
Спелый рассвет напоминал влажный срез плоти манго – он встретил людей, когда им суждено было пробудиться. Они прорвали эмбриональные коконы, любовно свитые на земле из паутины и конского волоса, и пропитанные каким-то соком цвета сырого мяса. Когда люди собрались на поляне, они впечатлили Мать своей хрупкостью и несформированностью. Она им указала на джунгли впереди, не надеясь, что куклы выживут. Как она ошибалась! Как была неосторожна! Люди ушли убивать.
В зеркале отразилось растерянное лицо, румянец свекольного оттенка, лихорадочно блестящие распахнутые глаза, тёмные горячие губы и влажные от жара кудри. Супруг расправил на мне лиловый турнюр, сжал запястье и нежно, но властно сказал: надень маску. Я выбрала белую с золотой вуалью и подошла к окну. За стеклом противно моросил мелкий весенний дождик, слёзками капал на сиреневые цветы и рюмки, которые спешно убирали лакеи с садовых столов и несли в крытую террасу. Вишнёвые лепестки налипли на карниз. Мы спустились принимать гостей. Скоро мне стало тяжко от болтовни и температуры, и я отошла подышать воздухом на краешек мраморной террасы. Аккуратно я чуть сдвинула маску.
Каждый день я взрослею, каждое утро рождает новые вопросы и, даже порой, скупую печаль. Мне стали приходить в голову странные идеи: а что, если маски, нечто большее, чем даже древний обычай, это что-то чужеродное и лишнее человеку? Мы рождаемся уже имея лицо. Где в нём скрывается порок? Отчего же маска стала единственным лекарством? Почему-то мне в них стало тяжело. Я ослабила ремешки, дала каплям поцеловать свой раскалённый лоб и обернулась.