Дети Восточного леса, возьмёмся за руки. Обступите меня, не бойтесь, коснитесь. Я буду вашей защитницей, Малахитовой Маской. Я поднесу осколки к лицу — и растворю их дыханием, ладонями сожму ржавый металл — он станет соснами. По иголочке за винтик. Я вырвалась из полиэтиленового плена живой — в когтях зола, в груди расцветает папоротник. Моя аквила — ивовая ветвь. Наше время ещё придёт. Отступим, друзья, в глушь и дром. Какой будет наша битва? Мы станем загадкой, легендой и неспящим взглядом, пронизающим ночь. Сладки посулы мести, тяжек путь созидания. Но нас возвысит не кровь, а милосердие. Бежим жестокости — удела человека! Мы дождёмся времени, когда их искорёженные машины и их хребты порастут малахитом, и тогда Мать обнимет своих последних детей, горюя о юных и глупых.
Для нас песочный грушевый пирог и чай. Я звонко болтаю ложкой, улыбаюсь. Графитовые дорожки разбегаются по чистому листу — я рисую план, что-то объясняю. Блуждающий отстранённый взгляд удачно спрятан чёлкой, кривосклеенные шутки приходятся к месту. Я редко смеюсь, многие меня знают как личность “осторожней с ней, ей сейчас нелегко”. Интересно, если бы они меньше говорили о том, как я рыдаю и жгу свои картины, пепел этой личины был бы менее крепко приплавлен к моему лицу? Я ещё не знаю — а что я под ней? Черничники в моей душе стали ненасытными ранами моего тела. Но всё же, хотелось бы верить, будто что-то большее, чем эти язвы. За окном солнечный и ветреный июль в угольном дымке барбекю; мой взгляд залипает в этих декорациях, и, когда подрагивающие в улыбке губы касаются края чашки, я ныряю в себя.
Как лунатик, почти на ощупь, иду к тенистой поляне поодаль от посёлка. Он заброшен, и, уж конечно, там мне точно ничего не найти. Но ноги помнят тропку — как до этого тысячу раз во сне, я огибаю по правой стороне прудик, теперь обмельчавший, но всё же сияющий кубышками и купальницами. И вот они: посеревший забор, заросший вьюном, старая калитка с отполированным руками и ветром деревянным запором. Вход почти недоступен из-за гущи люпинов и лютиков. Полуденное солнце пробивается сквозь ветви, расцвечивая красочными отсветами листья и цветы, заставляя поверить. Запущенный сад, живые букеты полевых гвоздИк и космей, голубое небо, жара и сладкая берёзовая тень — я дома. Всё почти как прежде. Теплом и уходом я сохраню этот музей моего детства, моих чаяний, веселья, этот уголок Утомлённых Загорелых Ножек.