И
тут сон кончился. Я распахнула глаза — даже в удивлении — пошевелилась, пытаясь ощутить тело, заворочалась в огромном гнезде из прутиков. Оно, должно быть, покинуто орлиной семьёй, отчего-то всё ещё укрыто перьями и наполнено спелыми яблоками, которые я в задумчивости выбрасываю из гнезда. Они летят вниз и исчезают в пелене тумана или облаков, не коснувшись земли, ибо я на самой вершине, на пике горы. Карабкаюсь по скошенным склонам, спускаюсь. Это занимает время, но вот и я исчезаю в дымке, как мои яблоки. Зябко кутаюсь в куртку. Моя рука нашаривает в кармане ключи, и я совершаю привычное действие — тянусь к двери и… ключ проворачивается. Из-под кухонной двери в тёмную прихожую тонкой и волнистой линией сочится свет. Тут пыльно-тихо, капают секунды с тиканьем часов. Вешаю ключи на крючок.
Е
сть закон: пьёшь жизнь полными глотками — становишься чуткой как фотоплёнка. Можно называть это шрамами и ожогами… Это пейзажи выгравированы в тебе. Когда ты умрёшь, не найдут их на вскрытии. Но кто-то большой и добрый заглянет в твою душу, уже там — за чертой. Он увидит тяжёлые закатные лучи, скатывающиеся градинами по мягким лисьим ушам в сухую траву; пыльных мотыльков, уснувших в складках коры; заиндевевшие пионы — их тонкие паутинно-источенные листики обнимают ветер; тихий звук шагов по недостроенной избушке; позвякивание посуды, журавлиный клин. Гитарные струны как линии судьбы избороздили твою душу, прорастая из сердца навстречу миру. Пусть все тени на последнем кадре растопит обжигающе-влюблённое в жизнь солнце – как будто поставит точку в этой истории.
В мраморном замке жила принцесса. В лабиринтах и анфиладах залов был у неё друг — бархатный оленёк. Когда находило на принцессу мечтательное настроение, густо сыпались яблочные лепестки с недосягаемых сводов потолка. Было положено ей быть чуткой и тихой, иметь лёгкий шаг, чтобы не нарушать гармонии. Задумчиво пересекала она коридоры. За одной из дверей чирикала флейта, за другой — ночь билась о ступеньки крыльца, как волны прибоя, и стучались носами морские коньки, вскормленные солёной пеной. Она подходила к окну, распахивала ставни и вглядывалась в блистающее солнце рассвета в горьковатом дымке. В приоткрытую форточку юрко просачивался на волю рой лепестков. Она не была пленницей, она охраняла невесомое равновесие миров внутри себя — прислушиваясь к пульсу их жизни, была строгой, но великодушной хозяйкой. Она приникала бесшумно к двери: что за мир, неисчерпаемый в глубину, находится за ней?