Расспроси меня, как я живу в тесной клетушке, объёмом на два с половиной вдоха. Когда я “вальсирую”, с взлохмаченными волосами, я задеваю локтями стены камеры. Спроси, как я вообще могу писать тебе всё это. Как у меня хватает мужества? Помнишь мою добросердечность, которая превратилась в кинжал, направленный против меня? Его лезвие теперь затупилось и только расцвечивает синяками мятую, больную плоть. Сухие рассыпающиеся кости, тугие воспалённые мышцы. Кто виноват сегодня в том, что даже свет обжигает? А самое горькое это то, что я сама… Моя была та игла, которой сама тебе зашила рот, чтоб ты не смог говорить со мной. Теперь я как заключённая в тюрьме — общаюсь через посредника. Наши молитвы поднимаются в небо — к Нему — и мы играем этими молитвами в бадминтон.
Что может быть самым чистым и светлым символом непогрешимой красоты и девственной нежности, не тронутой страстью? Букетик хрупких фрезий и ирисов, зимний букетик. Когда длинные тонкие трубочки стеблей несут прохладу, будто цветы питались снегом. Травянисто и невесомо пахнут фиолетовые ирисы. Румянец ярких тропических ароматов фрезии усмирён декабрьским прозрачным дыханием — от изогнутых лепестков струится ломкий морозец. Цветок хранит обещание любви, и благословенный свет его — как сияние райских небес. Лёгкое, точно пух, воспоминание о летнем луге, которому подарила совершенную форму зима. Снежинки, сверкнув в последний раз, тают и превращаются в росинки, чище и слаще которых не бывает даже весной. Зимние цветы… Не они ли — новогодняя сказка? Звонкие. Точно льдинки, которых боишься коснуться.
Я заболела. Когда горячие наждачные ленты снуют в горле и под кожей, я расщепляюсь надвое, зеркально.
Одна половина пахнет отцветшей травой июня. Брошенные колодцы с истёртыми в прах верёвками. Их нутро заросло до краёв полынью. И тут пыльные корни непоеных деревьев, душноватый воздух, скупые и надоедливые песни кукушек. Ветер срывает незрелые дикие яблочки. Горизонт неба тусклый, цвета зелёного горошка. Горят пустые голубятни. К обеду будет гроза.
Вторая половина проскальзывает в своей горностаевой шубке по серому панцирю льда в чаще. А там пожилые кедры, мокрый частый снег, лесники в енотовых шапках, острозубый ветер и угрюмые совы с озябшими лапами. И падают перья, как заточенные лезвия вонзаясь в снег. Нет конца колючей метели.