Я внезапно просыпаюсь, сама не знаю отчего. Потом слышу глухое эхо ударов. Откуда? Чувствуется мощь, но это далеко, не дома. Тихонько крадусь к крыльцу — подол длинной старомодной ночнушки, как шлейф бального платья, волочится по полу. В прихожей зажигаю маленький фонарик — из лёгкого тёмного металла, с частым ромбовидным переплётом и яркими стёклами — он тут же разбрасывает горсти разноцветных зайчиков. Удары невидимого огромного тамтама не смолкают. Выхожу. Сад тих. Недвижно спят чайные розы, их лепестки будто из тонкого перламутра. Ночные феи, видимо, уже закончили свой праздник и попрятали стрекозиные крылышки. Только в лесу порой появляются золотые с прозеленью мягкие вспышки света. Полнолуние. Громадный барабан бьёт прямо под землёй так, что волоски по всему телу встают дыбом. Кто ещё празднует? Что это за языческое празднество затеял подземный народ?
Огромные тёмные тяжёлые груды, иссиня-чёрные у самого горизонта, несутся с великой скоростью вдоль по ветру. А он бешеными порывами, будто в ярости, срывает клочья одежд с деревьев, швыряет их прочь — то в небеса, то к земле — ведь это шелуха старого мира (наследие отгоревшего лета). И теперь её надо вывеять, смести дождём с дороги мира нового, который будет крещён чистым морозом грядущей зимы. И природа в трепете. Голые тополя гнутся в почтительном поклоне, толпы осоки и камыша тоскливо посерели, пахнет пряным лиственным тленом, холодным мхом и порыжелой водой октябрьских прудов. Только ветер празднует, испуская победные кличи! И порой на мрачных небесах проглядывает полынья белизны…
Есть остров, нет, даже скала, окаймлённая куцым галечным пляжем. Тесные группки лавров и амарантовые кущи свивают благодатную тень. Морской бриз замешивает головокружительный коктейль ароматов и играет на прядях амаранта, как на чаймс. На вершине скалы чистенькое “ласточкино гнездо”, подле — круглая площадка с маленьким фонтаном. Отсюда вниз спускается лестница к пляжу. У её подножия стоит белый мраморный столик — под стать всему архитектурному убранству острова — с него порывом ветра были сброшены посуда и приборы. Теперь серебряные узкогорлые кувшины, чаши и поднос лежали невдалеке — их лизал прилив, а потом, с шипением сочась сквозь гальку, откатывался обратно. А кто это в небе? Чайки? Нет, это кружатся белые голуби. Сошёл рассветный румянец небес. Утро прошло. Призраки отзавтракали.